Новости
здоровья
Мнения
пользователей

Леонид Ситар: «Кардиохирургия сродни шахматам – сначала действует голова, а потом руки»

Профессор Леонид Ситар является основателем хирургии аневризм грудной аорты в Украине. Ученик академика Николая Амосова, он первым в СССР провел сложнейшую операцию по замене дуги аорты, был первопроходцем и в решении других трудных задач кардиохирургии. Сегодня в Институте им. Н.М. Амосова Леонид Лукич возглавляет отделение хирургии патологии аорты, каждый день оперирует аневризмы и тяжелые приобретенные пороки сердца. За его плечами – более 8 тысяч операций на сердце, из которых операции аневризм составляют около 1,5 тысячи. Мало кто из кардиохирургов всего мира имеет такой опыт. А по некоторым видам сложных операций – их количеству и качеству – Леонид Ситар является абсолютным рекордсменом. Трижды украинский кардиохирург был избран председателем на всемирных конгрессах по сердечнососудистой хирургии. Одиннадцать раз на них звучали резонансные доклады, созданные на его научно-практическом материале. Леонид Лукич подготовил 2 докторов наук и 12 кандидатов наук. Для своих коллег он – пример человечности и самоотдачи, а для тысяч пациентов – последняя надежда на возвращение к полноценной жизни.

Леонид Лукич, как формировался Ваш интерес к кардиохирургии?

На мой выбор профессии повлиял отец. Он твердил, что я должен стать доктором, судьей или прокурором. Но с преступниками возиться я был не готов – я человек доверчивый. Поэтому выбрал медицинское образование, чтобы выполнить волю отца. Я учился сначала во Львовском, а потом перевелся в Тернопольский мединститут – поближе к родной Хмельниччине. Тогда как раз начала развиваться сердечная хирургия, я слышал, что это перспективная и очень сложная специальность. В учебе я всегда был отличником. Но трудность состояла в том, что я с детства боялся крови. Не мог видеть, как отец режет кабана, хотя как разделывает тушу – мог смотреть. В общем, первые месяцы в медицинском вузе давались непросто – особенно посещение анатомического театра.

После 50-и лет хирургического стажа вид крови уже не будоражит?

Я до сих пор в определенной степени боюсь крови, не могу смотреть на любое кровопролитие, насилие в кино. Был у меня такой вот смешной случай. Как-то раз я приехал домой. Маме на тот момент было 90 лет, а мне соответственно – 52. И она меня просит: «Зарежь петуха, а то я не осилю», а я говорю: «Мне совесть не позволяет. Амнистию петуху!» В итоге, мама каким-то образом одолела этого петуха и угостила меня мясом (смеется).

Но вернемся к учебе и первой практике. Окончив институт, я три года работал в больнице на Сумщине. Хирургии меня обучали прекрасные специалисты – Леонид Васильевич Супрун, Иван Фомич Деревянко, Павел Павлович Сиващенко. Я при больнице и жил некоторое время, поэтому мог и днем, и ночью участвовать в операциях. Мои учителя видели, что у меня хорошая теоретическая подготовка, а на практике помогли стать на ноги. Я самостоятельно начал оперировать самые различные случаи, в том числе связанные с травматологией, урологией, гинекологией. Мне очень везло, что не было смертельных осложнений у больных, и я обрел уверенность в своих силах.

Сегодня Вы делаете самые сложные кардиохирургические операции в Институте сердечнососудистой хирургии. С чего начиналась Ваша работа здесь?

Еще студентом я как-то увидел книгу Николая Амосова «Очерки торакальной хирургии». Полистал с интересом, а денег, чтобы купить, не было. Даже немного стеснялся показать перед ребятами, что я на такое замахнулся – хирургию органов грудной клетки (смеется). А в 1965 году я поступал сюда, уже имея достаточно приличный опыт работы хирургом. К Амосову было трудно попасть – он все время был занят на операциях. Я встретил его в коридоре по дороге в операционную и сказал, что хочу поступить к нему в аспирантуру и ординатуру. Он мне: «А докажи, что ты не дурак». Я говорю: «Окончил школу с золотой медалью, а институт с отличием». Он: «Такое часто бывает». И идет дальше. Я с трепетом показываю ему список проведенных мной операций. А в этом списке многое выглядело даже неправдоподобным, потому что я делал широкий перечень операций, и мне везло успешно их проводить. Амосов просмотрел и говорит: «Да, небось, привираешь, братец». И тут я выдаю свой последний аргумент: «Николай Михайлович, у меня родители совершенно неграмотные!» Он остановился и сказал: «Ну, раз так – посмотрим, чего ты стоишь». Проверку временем я прошел.

Как сегодня выглядит Ваш рабочий день?

У кардиохирурга режим дня относителен. Я с утра обязательно плотно завтракаю, а обедаю уже, как пациент позволит – когда в пять вечера, когда в восемь, а иной раз и в час ночи. Я привычен к такому. Я рос в бедной многодетной семье, был пятым ребенком из шести, и рассчитывать на регулярный завтрак-обед-ужин не мог. Никто со мной не сюсюкался. Родители привили мне трудолюбие, настырность, умение работать с утра до ночи, не обращая внимания на жажду, голод и усталость. Это мне очень пригодилось в работе. Без физических упражнений тоже никак нельзя держать форму. В молодости я занимался с двухпудовыми гирями, летом плавал до бесконечности, а зимой – катался на лыжах. Сейчас зарядку с гантелями делаю.

Из чего состоит успех операции – это опыт и мастерство хирурга плюс профессионализм ассистентов и современные технологии? Или же есть еще что-то важное?

Я всегда говорю, что кардиохирургия сродни шахматам – сначала работаешь головой, а потом руками. Тут надо мыслить, знать, что делаешь и с какой целью, а не просто фигурки переставлять. Нужно все время следить за новыми научными публикациями и разработками. Николай Амосов меня учил: «Ты должен быть в курсе всего, что по этому вопросу пишут американцы, японцы, немцы и так далее». И еще важно, что он научил относиться к любому больному, как к своему родственнику. Даже если этот больной в жизни – полный негодяй.

Прошло десять лет, как не стало Вашего учителя. Каким Вы запомнили Николая Амосова?

Я не встречал другого человека, который был бы настолько правдивым, порядочным и неприхотливым. Николай Михайлович был для меня примером и в профессиональном, и в нравственном плане. Из-за его прямоты некоторые считали его слишком резким, но я знаю, как он ценил человеческую жизнь и как переживал за каждого пациента. Он очень страдал, когда приходилось отказывать в операции безнадежному больному.

Вы тоже известны тем, что стараетесь не отказывать даже самым тяжелым и рискованным пациентам.

Если для человека это единственный шанс выжить, как его можно лишать этого шанса? Собачку жалко, а человека – тем более. В моем детстве была история, которая меня многому научила. Как-то раз я принес свои латанные-перелатанные ботинки к другу моего отца – хорошему сапожнику, чтобы тот их отремонтировал. А он бросил мне их в лицо с возгласом: «За кого ты меня принимаешь!?» Я, плача, вернулся домой: денег на новую обувь нет, а старая будет протекать – на улице холод и грязь. Отец взял ботинки под мышку и понес обратно к своему другу. Через три часа он пришел домой пьяный: сначала отец ставил поллитру сапожнику, чтобы тот отремонтировал ботинки, потом сапожник ставил поллитру в знак того, что их уже не спасешь... Так я и остался с дырявыми ботинками, но зато на всю жизнь запомнил, как нельзя поступать с людьми. Если есть хоть мизерный шанс помочь человеку – нужно помочь.

Вы первым в СССР в 1979-м году успешно провели замену дуги аорты с аневризмой, став первопроходцем в очень сложных операциях. Наверное, технологические возможности медицины того времени были несравнимы с нынешними.

Вообще, аневризмы грудной аорты в то время считались смертным приговором. В мире на тот момент было проведено всего 15 таких операций, и только 3 из них увенчались успехом. Большинство больных просто умирали от разрыва аорты и кровоизлияния. Кровопотеря при операциях аневризмы происходит большая, а используемые системы искусственного кровообращения и протезы сосудов были до недавнего времени несовершенны. Только во второй половине 90-х годов появились более эффективные сосудистые протезы, и подобные операции стали шире практиковать.

Та моя первая операция с заменой дуги аорты длилась 13 часов. Аорта – крупнейший сосуд, питающий в том числе и головной мозг. А мозг, как правило, выдерживает без кровоснабжения не более пяти минут. Я перед операцией тренировал пациента, пережимая его артерии, чтобы он выдержал до десяти минут. И все прошло нормально. Кровопотеря была небольшая как для такого случая – в пределах одного литра. Я уже говорил, что крови боюсь (смеется).

Может быть, эта боязнь крови и помогла Вам стать гениальным кардиохирургом.

Не гениальным, а просто успешным! Когда оперируешь аневризмы, не допустить сильной кровопотери – это главная задача. Тот первый пациент потом приезжал ко мне на проверку на протяжении 25 лет. Жил и работал он полноценно.

Наверное, зная, насколько сложная операция Вам удалась, Николай Амосов гордился Вами?

Он в своем стиле сказал тогда: «С нашим оборудованием и возможностями оперировать аневризмы – все равно, что на медведя с рогатиной ходить. Я, откровенно говоря, думал, что у тебя ничего не получится, но ты как настоящий упрямый хохол справился». Я ответил: «Не хохол, а украинец, и не упрямый, а настойчивый». Сам Николай Михайлович также пытался оперировать аневризмы и не раз терпел неудачи. Но он был очень честный человек, и если видел, что кому-то удается делать лучше, признавал это. С конца 70-х годов Николай Амосов доверил мне направление операций аневризмы. А в 2005 году было создано отделение хирургии патологии грудной аорты, которое я возглавляю. Чтобы вы понимали, операции, которые проводятся в нашем отделении, очень сложны и длятся от 4 до 14 часов.

Когда же Вы спите?

Иногда приезжаю домой в час ночи, ем и часок гуляю на воздухе. Потом сплю всего несколько часов и еду опять на работу – умытый и побритый, как ни в чем не бывало. А ведь мне уже за 70 перевалило. Жена удивляется, да и коллеги тоже – в восемь утра я уже на рабочем месте. Впрочем, стрессы и профессиональные нагрузки сказываются и на мне. Я сам в этом году перенес операцию по аортокоронарному шунтированию. За три месяца восстановился и опять взялся за скальпель. Как всегда, оперирую ежедневно.

Вам, наверное, приходилось оперировать известных людей. Кто-то из них запомнился чем-то особенным?

Приходилось иметь дело и с пациентами-спортсменами – борцами, бегунами, и с другими известными людьми. Но ко всем больным я ровно отношусь. А лучше всего запоминаются те операции, в которых победа далась бóльшими усилиями.